Шолом Аш. Человек из Назарета. Пятнадцатая глава
То, что не смогли осуществить мы, дипломаты, государственные деятели и высокопоставленные чиновники, сделала одна маленькая десятилетняя девочка.
В тот вечер на колонной террасе крепости состоялся официальный прием, праздник в подлинно восточном стиле. Ряды установленных факелов разливали свой огненный свет на дикие окружающие пейзажи. За пределами освещенной окрестности мы смутно видели сияющие очертания Мертвого моря, в котором отражался блеск звездного неба. Тетрарх был в хорошем настроении, и его кровь разогрелась от крепкого кипрского вина, смешанного с медом, которое по настоянию Иродиады он пил большими глотками. Он с удовольствием наблюдал за танцами раскованных полуобнаженных рабынь — арабок и негритянок, доставшихся ему от первой жены в качестве приданого. Но по мере того, как вино овладевало им, тетрарх стал находить кривляния увядающих немолодых артисток все менее и менее забавными. Глаза на его опухшем лице налились кровью, когда в поиске более острых впечатлений его взгляд остановился на маленькой Саломее, сидевшей на пиру рядом со своей матерью. Украшения, тянувшие ее локоны вниз, звякнули, когда в оживленной беседе она откинула голову назад. Глаза тетрарха наполнились восхищением, ибо смотреть на Саломею было удовольствием. С ее стройной фигурой и прекрасной смуглой кожей она была достойна места не только при провинциальном дворе, но и рядом с самим Тиберием. Наши принцы-варвары взяли в привычку льстить императору, подражая ему во всем. Они внезапно стали утонченными сластолюбцами, увлеченными тонким и благородным пристрастием к эллинистическому миру.
…В те дни во дворах всех наших чиновников можно было встретить таких же мальчиков и девочек для удовольствий, что и в Риме. Я не могу точно сказать, поднялся ли тетрарх Галилеи и Переи до таких высот изощренности или же мотивом его действий был просто какой-то план. В любом случае, на некоторое время его одолела неприязнь к арабским танцовщицам и египетским рабыням, и он стал выражать властное предпочтение девушкам нежного возраста…
Его взгляд, устремленный на маленькую Саломею, становился все горячее. И он даже не пытался скрыть овладевшие им эмоции. Внезапно он крикнул: — А сейчас пускай для меня станцует маленькая Саломея! Но маленькая Саломея была единственной в этом собрании, кто осмелился противостоять воле тетрарха. Детским капризным жестом она покачала звенящими бусинками в волосах: — Нет, маленькая Саломея не будет для тебя танцевать, — ответила она и спрятала голову под платком своей матери.
Тетрарх на мгновение вспыхнул от негодования, будто был готов разразиться гневом. Но вино еще не одолело его окончательно, и он сохранял некоторое чувство приличия в нашем присутствии. Овладев собой, он заговорил дразнящим голосом: — О, да! Маленькая Саломея будет танцевать для тетрарха. Саломея вновь покачала головой и крикнула: — Нет, не будет! — Что? Не будет, даже если тетрарх Галилеи и Переи прикажет ей? — Да, она не будет повиноваться тетрарху Галилеи и Переи. Забавная игра перерастала в нечто более серьезное, и пойманным в ловушку конфликта оказался не ребенок, а тетрарх. — А если тетрарх Галилеи и Переи пообещает маленькой Саломее дворец в Тверии с садом, в котором гуляют молодые газели в сопровождении красивых павлинов и попугаев? — спросил он на сей раз мрачным тоном, поразившим нас. — Даже тогда она не будет танцевать, — ответила Саломея с детским упрямством.
Мы расхохотались — чтобы разрядить обстановку, да и просто потому, что нас это сильно позабавило. Теперь было действительно сложно сказать, кто тут тетрарх, а кто ребенок, потому что эта забава стала терять вкус игры. Глаза Ирода гневно горели. Казалось, теперь для него это вопрос жизни и смерти — изменить волю ребенка обещаниями или сломать ее угрозами. Несомненно, в тот момент Ирод был готов прибегнуть к явному насилию, но в нашем присутствии он по-прежнему хотел достичь своего по возможности мирным путем. Во время данного диалога он не обращал никакого внимания на свою жену. Возможно, подсознательно он пытался задеть ее. Возможно, игра была направлена на нее. И если бы он был равнодушен к тому, что мы можем заметить подтекст похотливости, сопровождавший его приставания к ребенку, он получил бы двойное удовольствие от насмешки, нацеленной на Иродиаду. Он попробовал снова: — А если тетрарх Галилеи и Переи пообещает маленькой Саломее, что коль скоро она станцует для него, он исполнит любое ее желание, даже если оно будет стоить ему полцарства? — мрачно произнес он и пристально посмотрел на свою жену. — Даже тогда..., — начала было Саломея, но в этот момент ее мать наклонилась и прошептала ей что-то на ухо. Помедлив с ответом, девочка подняла голову и спросила тетрарха: — Тетрарх Галилеи и Переи даст Саломее все, о чем она просит, если она для него станцует? Тетрарх разразился громким смехом. Пот потек с его огромной головы, и он ответил девочке, передразнивая ее высокий голос: — Тетрарх Галилейский обещает маленькой Саломее, что, если она исполнит его желание и станцует для него, он выполнит любую просьбу, о которой она скажет!
Не говоря ни слова, Саломея поднялась со своего места, прошла через террасу и встала перед кушеткой тетрарха. Без подготовки, стоя на одном месте, она начала двигаться под сопровождение барабана, на котором играл один из рабов. По-детски невинная и робкая она сбросила с себя тунику, скрывавшую верхнюю часть тела, обнажившись до пупка. Укрепившись ногами на одной точке, она выполняла танцевальные движения своим смуглым и плоским детским животом и было видно, как каждый мускул дрожал на ее стройном теле. И каждое движение, совершаемое девочкой, посылало сильный импульс, повышая давление не только в крови тетрарха, но и в крови всех, кто смотрел на нее. Сама же Саломея посреди этих страстных движений сохраняла выражение такой невинности, что мы сомневались, понимал ли ребенок сам, что делает. И тем не менее, чем дольше она танцевала, тем развратней казался позыв ее движений. Она вертелась и извивалась, демонстрируя то спину, то гладкую не оформившуюся грудь и мускулы, залитые светом под мерцающей кожей. И тогда снова мысль о Тиберии посетила меня — каким подарком она могла бы стать для старого развратника! Даже оставив дела и уединившись на Капри, чтобы медитировать и философствовать о своей жизни, он был бы рад возвратиться в мир, где его ждет такое лоно и такая спинка. Я повернулся к своему соседу, римскому офицеру, и шепотом поделился с ним своим предположением. Но мать Саломеи, сидевшая рядом, услышала мои слова или смогла прочитать их по губам, а возможно, прочитала мои мысли. Это задело и смутило ее. Наклонившись, она сказала: — Я даже представить себе не могу, от кого ребенок мог научиться этому, если только не от арабских рабынь. Она не понимает, что делает. — В любом случае, — сказал я полушутя, — могу заверить тетрархессу, что если бы цезарь Тиберий увидел эту девочку, то шансы тетрарха получить царский титул вместе с дополнительными территориями, вырос бы значительно. Она оценила комментарий как хорошую шутку (о, это была великая женщина!) и, сделав в мой адрес угрожающий жест своей косынкой, сказала: — Хилиарх, какой же вы циник! Я считала вас серьезным человеком.
К этому моменту девочка была уже на грани усталости и казалось, что она вот-вот сорвется, потеряв последние силы и задор. Тетрархесса собралась было встать с места, но Ирод, несмотря на тяжесть в конечностях и заметное опьянение, вскочил на ноги, поднял ребенка и отнес ее на кушетку, посадив к себе на колени. — А теперь, маленькая Саломея, ты можешь просить у тетрарха Галилеи все, что угодно твоему сердцу, и как сказал царь Ахашверош царице Эстер, когда благоволил ей, я дам тебе всё, пусть это даже будет полцарства. И маленькая Саломея, гладя тетрарха по лицу, сказала: — Я хочу, чтобы тетрарх Галилеи и Переи приказал своим верным германцам принести мне на серебряном блюде голову Иоханана.
Мы ясно слышали эти слова и в тот момент еще не понимали их смысл. Мы сосредоточенно слушали, мы были поглощены второй частью игры тетрарха и ребенка, и нам казалось, что эти слова не могли быть произнесены вслух. И было похоже, что тетрарх тоже не мог поверить собственным ушам, поэтому он переспросил недоуменно: — Чью голову ты хочешь, чтобы мои верные германцы принесли тебе на серебряном блюде? — Голову Иоханана Крестителя — того пророка, что ты держишь в подвале крепости. — Голову безумного пророка? — Ирод запнулся и побелел. — Что за сумасшедшая идея? Зачем тебе голова человека?
Мы сидели неподвижно в полном недоумении, и только тетрархесса мягко заметила: — Как только такие странные вещи могли прийти ребенку в голову? Должно быть, это результат ее раннего воспитания в условиях пустыни. — Что? — воскликнула маленькая Саломея, сидя на коленях тетрарха и продолжая ласкать его лицо. — Неужели ты, тетрарх Галилеи и Переи, действительно боишься его, потому что он пророк?
Подобно взбешенному Зевсу, тетрарх бросил яростный взгляд — сначала на мать ребенка, потом на своего секретаря Феофила, который невинно смотрел вниз. Затем, переведя взор на меня, он гордо и почти нагло ответил, но обратившись не к ребенку, а к собравшимся гостям: — Тетрарх Галилеи и Переи не боится никого. Не боится даже… Судя по его побледневшему лицу, он собирался произнести вслух что-то страшное, но передумал в последний момент и, помявшись, закончил: — Даже Аравийского короля, который угрожал мне войной после того, как я бросил его дочь ради жены моего брата, — и тут тетрарх вновь уставился на Иродиаду. — Ага, но ты боишься его, — крикнула девочка, показывая пальцем вниз. — Я же сказал тебе, что не боюсь никого, кроме, конечно, цезаря, который был и останется мне другом на всю жизнь.
С этими словами он снова посмотрел на меня, как будто угрожая. — Тогда почему ты не дашь мне его голову? — Потому что голова человека это не детская игрушка, — ответил сбитый с толку тетрарх и снова поглядел на мать, давая ей понять, что он прекрасно понимает, что тут происходит. — Но ведь ты же пообещал, что выполнишь любую мою просьбу. Разве ты не собираешься сдержать свое слово, тетрарх Галилеи и Переи?
Напрасно тетрарх искал поддержки в наших взглядах. Мы старались не смотреть на него. И тогда он все понял. — Да, ты права, маленькая Саломея. Тетрарх Галилеи и Переи — раб своего слова, как и любой монарх, и как римский цезарь. Идите и исполните ее желание! — крикнул он германским стражам в противоположном конце террасы.
Возникла напряженная пауза. Мы услышали шаги охранников, спускающихся по ступеням. Сняв Саломею с колен, тетрарх поднес свой кубок к слуге с тем, чтобы тот наполнил его, а затем прокричал: — За Рим и за цезаря! Мы повторили за ним. Теперь он был спокоен, будто, прибегнув к помощи императора, он смог усмирить свой внутренний страх.
Через некоторое время мы вновь услышали шаги, и два германских солдата вошли, неся серебряное блюдо с головой человека. Это была та самая голова, которую я видел днем — то же мускулистое лицо, сменившее коричневый цвет солнца и пустыни на цвет голубого пепла. На отрубленную голову солдаты надели тфилин — ритуальную кожаную коробочку. Глаза были открыты, уста — тоже. Мы уже были почти готовы к тому, что сейчас оттуда раздастся голос.
Солдаты подали голову маленькой Саломее, и когда девочка протянула к ней свои руки, тфилин соскользнул и упал в лужу крови, образовавшуюся на блюде. Глаза внезапно закрылись и рот тоже.
Откуда-то со двора донеслись звуки плача, смешанные со словами проклятий. Я удивился тому, что в такой поздний час в крепости могли находиться посторонние. Мы сделали вид, что ничего не слышим. По крайней мере, мы пытались возобновить беседу за столом тетрархессы, как будто ничего не произошло. Но глядя на тетрарха, я понял, что сиюминутное спокойствие, вызванное упоминанием имени цезаря, исчезло, и его лицо стало бледным от ужаса. Действие вина прошло. Он делал все возможное, чтобы скрыть от нас свои мучения — громко разговаривал, шутил, но только не с маленькой Саломеей, которую оттолкнул от себя с отвращением. Он приказал солдатам унести кровавое блюдо с отрубленной головой. Маленькая Саломея запротестовала, ведь голова принадлежала ей… Тетрарх сердито взглянул на свою жену, которая схватила ребенка, пытаясь присмирить ее. Нам она снова сконфуженно сказала: — Действительно, должно быть, эти дикие идеи были заложены в ее голову при варварском дворе ее отца. Слыханное ли дело — чтобы ребенок хотел играть с отрубленной головой человека?!
Ирод прикладывал усилия, чтобы продолжить праздник. Он приказал рабам наполнить кубки гостей. Он снова и снова пил за империю и за дружбу с цезарем. Это был жалкое зрелище. Он был даже не в состоянии утопить свой страх в вине. Причитания во дворе не прекращались. — Это поклонники и ученики Иоханана, — совершенно излишне пояснил Птолемей. — Почему вы их не прогоняете? — Он не хочет, чтобы мы это сделали, — ответил он, указав на тетрарха.
Через некоторое время рыдания смолкли сами по себе. Наступила подозрительная тишина. И тогда все услышали голос. Сначала раздался тревожный звук бараньего рога — чистый, звенящий, разрезающий воздух. А затем мы отчетливо услышали каждый слог. Это был стих из одной их святой книги, который они прочли в честь их обезглавленного пророка. Слова оказали на тетрарха сокрушительное действие, и казалось, что даже тетрархесса потеряла привычное спокойствие и железный самоконтроль. — Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу! — Прогони же их! — сказала Иродиада тетрарху. — Кого мне прогнать? Это же глас вопиющего в пустыне! Я не могу заставить его замолчать! Тетрарх поспешно поднялся и, не глядя даже на римских гостей, сбежал с банкета. Тетрархесса, придя в себя, попыталась исправить тягостное впечатление, оставленное ее мужем. Она обратилась к столу: — Какая, в конце концов, разница? Бунтарь наказан, порядок восстановлен. Теперь Рим может быть доволен. — Я не премину рассказать об этом проконсулу, — ответил я. — Ваша дочка заслужила почтение Рима.