Шолом Аш. "Человек из Назарета"
Часть третья. Глава тринадцатая
Поговаривали, что в этом году на Песах Иерусалим увидит, как евреи вновь выходят из рабства. По правде говоря, на каждый Песах говорили нечто подобное, но теперь эта мысль витала в воздухе словно священное изречение, как если бы сами небо и земля несли в себе эту весть. Никогда еще солнце не было столь ярким. Никогда ранее Господь не одевал весну в столь лучистые наряды. Огромные резервуары света разлились по улицам, и его блестящие брызги отражались от стен домов. Даже пылинки в лучах солнца танцевали, необычно сверкая. Террасы, крыши, водяные баки на крышах, ворота и башни дворцов — все было охвачено белым огнем.
Внезапно сгустился зелёный цвет городской полосы темных кипарисов и серебрящихся оливковых деревьев. Каждая незанятая пядь земли покрылась зеленью. Со дворов — богатых и бедных — доносился запах распускающихся почек на фиговых деревьях, и воздух наполнялся ароматом девственного цветения. Зеленые ковры, усеянные огненными маками, прорвали оплот нищеты в долинах Кедрона и Еннома — оттуда они победоносно взбирались к Верхнему городу. В районе вод ручья Шилоах начали цвести старые облезлые олеандры. Бутоны лаванды даже в тени стены Давида развернули свои чашечки к солнцу, a из-под каждой живой изгороди Старого города вились кольца душистого горошка и горели крошечные огоньки анемонов и цикламенов. Жасмин разросся вниз по городу вплоть до постоялого дома погонщиков и цвел прямо под копытами ослов и верблюдов. Из мириад набухших почек исходило живое дыхание, наполняя людей энергией и призывая действовать, а озарявший горожан и гостей свет будил в них беспокойное ожидание.
Иерусалим вырядился в новые одежды и широко открыл ворота для своих детей, стекавшихся к нему со всех концов света.
Первыми гостями, прибывшими издалека были вавилоняне. Их легко можно было узнать по густым черным кудрявым бородам и по локонам, как колокольчики, свисавшим им на плечи. Лица их были смуглыми и блестящими, будто умащенные маслами. Вавилоняне носили белые мантии без рукавов, сотканные из верблюжьей шерсти, прикрепленные к шее золотыми петлями и тянувшиеся донизу, скрывая сандалии. Большинство из них — люди высокого достатка, и это сразу было заметно по перстням, сверкавшим на их пальцах. Во время своего пребывания они гостили у богатых родственников в Верхнем городе, как и многие тиранцы, сидонцы, а также киприоты и прочие выходцы из финикийских провинций. Тиранцы — это люди, превратившие уход за бородой в целый культ. Всю когда-либо проявленную изобретательность сирийских брадобреев можно было лицезреть на головах финикийских евреев. Некоторые из них носили бороды, завитые в косички, тонким узором и овивавшие их головы как венки. Другие отращивали бороды до груди толстыми космами будто растения в саду. Кто-то заплетал бороды в волнистую косу, а кто-то скручивал их в пряди как в ожерелье, вешая у себя на груди. Не меньше, чем бороде, финикийские евреи уделяли внимание своей одежде. На их мантиях, туниках и поясах были вышиты изображения всевозможных зверей. Ученые мужи Иерусалима подозревали, что материалы одежды нередко содержали в себе запрещенные комбинации из шерсти и льна. Также они возражали против демонстрации одежды с образами живых существ, но на их протесты никто не обращал внимания. Тиранцы и сидонцы настолько привыкли украшать свою одежду, что не могли отказаться от этой традиции.
Евреи, пришедшие из скального города Петры, подражали в своих нарядах обычаям и вкусам соседей-язычников. И вновь это сводило с ума ученых мужей. От таких паломников они требовали принести в Храм жертву во имя очищения и окропить себя водой, содержащей прах рыжей телицы прежде, чем приступить к пасхальным жертвоприношениям.
Но то были богатые евреи из далеких земель, гостившие у своих столь же богатых родственников и у друзей-торговцев в Верхнем городе и на аристократической земле горы Скопус. У подножья горы в домах и на рыночных площадях Нижнего города ютились тысячи бедных паломников — еврейки из Иорданской долины, мужчины из горных земель Иудеи, фермеры из Шарона, виноградари из низины или Шефелы, пахари из Галилеи и Бейт-Шемеша, погонщики из округи Содома за Мертвым морем, рыбаки из Генисарета, моряки из Яффы и Акко — люди, чьи лица были облизаны солнечными лучами как языками пламени, потрепаны свирепыми ветрами и истерзаны нуждой. Свою наготу они прикрывали шкурами верблюдов, овец и шерстью зверей, обитающих в пустыне. Некоторые были одеты в мешковину, местами обнажавшую перед солнцем плоть. Их бороды не были заплетены в локоны или волнисто уложены — их расчесал ветер, покрыв песком и пылью. Серебряные и бронзовые шлемы не украшали их голов, походивших на верхушки деревьев, потрепанные бурей. Гуляя по улицам Нижнего города, эти паломники не распространяли вокруг себя ароматы дорогих масел. С собой они принесли запахи израильского скота, полей и вод. На их пальцах не блестели кольца. Их грубые руки со вздутыми венами были изувечены от тяжелого труда. Их женщины не были одеты в персидские и индийские шелка, как и не были украшены золотыми поясами из Таршиша, а на их шеях не висели золотые цепочки с флаконами парфюмов. Головы их не были покрыты вуалью, прикрепленной к волосам. Ниже пояса они были одеты в грубую мешковину, единственным украшением которой была вплетенная цветная нить. Лаодикийские сандалии не красовались на их ногах — обнаженных, истертых и покрытых порезами от камней. Их вид напоминал торчащие из земли корни оливковых деревьев. Именно такие люди и наводнили улицы Иерусалима. Они ворвались через ворота города словно бурлящие воды реки, вышедшей из берегов, и заполонили собой каждый угол. Они пришли и целыми семьями, и деревнями, и округами. В большинстве своем они также поселились у родственников, друзей и бывших соседей, переехавших в город. В Иерусалиме не осталось дома, в котором не гостило бы столько людей, сколько только можно было вместить или даже сверх того. В этом смысле иерусалимиты были чрезвычайно гостеприимны. Тем не менее, многим паломникам приходилось ютиться в погребах под арками, служившими опорой стен великого Храма. Были и те, кто разбивали лагерь прямо на улицах. Там можно было увидеть женщин с детьми, их стада овец, кувшины, полные масла, принесенные в качестве подношений, мешки с провизией и прочими припасами в дорогу. Они расположились под арками, между колонн, в тени общественных зданий, под виадуками, соединяющими Верхний город с Храмовой горой. Реки паломников растекались по городу вплоть до лестниц дворцов и доходили даже до стен замка Ирода. Некоторые из них даже смогли обосноваться возле колонн театра и ипподрома, где в иное время невозможно было встретить благочестивого еврея. И конечно, многие из них расположились на склонах долин Кедрона и Еннома. Они создавали себе убежище под кронами кипарисовых и оливковых деревьев везде, где это было возможно. Все стены города были осаждены приезжими, и ни одно место под камнем не осталось незаселенным.
И не было никого, кто бы сказал: «Мне негде жить» или «Мне не хватает места». Днем они купались в лучах солнца, ночью клубы дыма вились над местом их пристанища. Со стороны долин, окружавших Иерусалим, брезжил свет масляных лампад, и в то же время с вершин гор им отвечали сигнальные огни, словно коренные жители и новоприбывшие перемигивались друг с другом. Будто сбылись слова пророка: «И устремятся народы мира к святой горе».
Но самую большую толпу и полную картину нашествия можно было наблюдать только на площадях Храма. Все переулки близ Храма были так плотно заполнены паломниками, что и яблоку негде было упасть. Все спешили как могли, чтобы подготовиться к великому празднику, очиститься, выполнить все обещанное, сделать пожертвования и заплатить налоги. Перед канцелярией сокровищницы Храма была дикая давка. Казначеи сидели внутри и принимали пожертвования из золота, серебра, драгоценных камней, нежного шелка и редких масел, принесенных в Святилище паломниками из далеких мест. Здесь же находились столы менял, вокруг которых толпились те, кто хотели обменять свои динары, драхмы, тетрадрахмы и прочие иностранные монеты с изображениями людей, богов и зверей, а также еврейские медные монеты, которыми можно было внести храмовый налог. Иные толпились вокруг столов счетоводов Храма, принимавших деньги для вдов и сирот от их опекунов. Всевозможные виды ценных вещей вносили в сокровищницу Храма на хранение, документируя вклад на папирусе и пергаменте. У входа во дворы Храма в базилике Ирода сыновья Ханана открыли специальные магазины к празднику, перенеся туда торговые лавки с Масличной горы, их обычного расположения, чтобы было удобнее обслуживать толпы паломников. В этих магазинах можно было купить голубей, масла, ладан и специи, которые использовались для подношений и ритуального очищения. Женщины из провинций ждали очищения, которое считалось обязательным после родов, и праздничное паломничество было для них возможностью сделать это. Кроме того, многие люди не могли совершить праздничное жертвоприношение, пока они не очистятся от скверны, накопившейся в них за год от контакта с запрещенными предметами. Спрос на обряд очищения был столь велик, что на протяжении всего дня над алтарем клубился дым. Жертву для очищения можно было купить только в лавках первосвященника, которые находились повсюду — от базилики до площадей Храма. Мудрецы и ученые мужи Иерусалима с горечью наблюдали за тем, как сыновья Ханана устанавливают свои торговые ряды в арках между колонн. В месте, где круглый год звучали слова Торы, теперь не было слышно ничего, кроме остервенелых криков торгующихся продавцов. Там, где носители слова Божьего проповедовали Божьему народу, теперь находились столы менял. И мудрецы никак не могли этому противостоять. Дома Ханана был всемогущ, мудрецы были слабы. За детьми Ханана стоял Рим, всегда готовый защитить их от нападок.
Присутствие Римской власти в Иерусалиме было весьма заметно и оно увеличивалось вместе с продолжительностью светового дня и количеством паломников. Руки Эдома и его железное оружие сжимали Дом Божий как в тисках. Как только первые волны паломников появились на улицах Иерусалима, в город стали прибывать когорты легионеров из Иерихона, Кесарии, Самарии и даже из Трансиордании. На площадях Храма повсюду стояли белокурые германские кавалеристы и аскелонцы с бронзовыми лицами. Это было подобно копью, воткнутому в сердце Израиля, из которого непрерывно сочилась кровь. Нога Эдома стояла на полу Божьего дома, попирая собой все святое. Численность караульных в Антонии была удвоена и даже утроена. Весь день их было видно на балконах и террасах башни. Они стреляли в нас враждебными взглядами, сжимая кулаки. Их палаши были наточены, а доспехи отполированы. Их сердца переполняли чувства злости и зависти. Круглый год Антония следила за Храмовой горой издалека, теперь же ее когорты спустились из крепости и смешались с толпами. Могучие часовые были поставлены у ворот: снаружи — чтобы обозревать территорию, и изнутри — чтобы наблюдать за скрытыми от глаз дворами Храма. Один часовой был поставлен даже у входа в Святилище. Когда охрана менялась, раздавались топот марширующих ног и металлический лязг щитов. Мерцала обнаженная сталь. По ночам вереница их факелов окружала стены, напоминая о постоянной угрозе в самом сердце Израиля.
В этом году прокуратор прибыл в Иерусалим раньше, чем когда-либо ранее. Вместе с ним приехал многочисленный персонал, и количество римлян на улицах города неожиданно увеличилось. Вдоль ограды дворца Ирода выставили охрану. Никто не имел права приближаться к резиденции прокуратора и другим строениям дворца Ирода, которые были наполнены солдатами, чиновниками и административными работниками. Ночами пламя факелов освещало зубцы и бойницы в стенах. Другие дворцы Иерусалима, которые целый год имели мрачный и заброшенный вид, в это время года были освещены. Древний мрачный дворец Хасмонеев, окутанный тьмой в течение всего года, внезапно проснулся и ожил. В Иерусалим вместе со своей стражей прибыла родня Ирода. Иногда простые смертные могли за остроконечным забором мельком увидеть самого Ирода Антипу, недавно приехавшего из Тиберии и прогуливающегося взад-вперед в компании своей жены или наложницы Иродиады. Из-за них в городе то и дело вспыхивало народное негодование. Некоторые священники, видя, как Идумеянин (так они называли Ирода) и его жена смотрят в сторону Храмовой горы, сообщали зелотам в городе об осквернении. Собирались массы возмущенных, в воздух летели камни, и раздавались крики: «Убирайся отсюда, Идумеянин!». Охрана ловила вопящих зелотов и вела их в расположение римских властей. Последние зелотов отпускали, поскольку Ирод и прокуратор ожесточенно враждовали друг с другом.
Вместе со штатом Ирода и прокуратора в город прибыла орава сирийских поваров, халдейских цирюльников, арабских блудниц, массажистов и парфюмеров. Запах от них шел по всему Верхнему городу. Дворец первосвященника был также полон гостей, поскольку на праздник в Иерусалиме собрались родственники семьи по всем линиям. Все они расхаживали в официальных нарядах, ведь каждый из них занимал какое-либо высокое положение в иерархии Храма. Действующим первосвященником был Каифа, зять старого Ханана, который, в свою очередь, как и его старший сын Элиэзер, являлся бывшим первосвященником, что делало всех троих равными по рангу. Но наивысшую административную должность после действующего первосвященника занимал Иоханан, второй сын Ханана. Он был следующим в очереди на первосвященство и, следовательно, считался как «сган» или главный заместитель действующего первосвященника. Третий сын Ханана был казначеем Храма. Другой из сыновей отвечал за склады масла и дерева, а еще один занимал должность командира стражей Храма. Дворец Каифы в Верхнем городе был эпицентром всей этой суматохи официоза, которая обрушивалась на Иерусалим с приближением праздника. Каждый вечер устраивался банкет. Главы священства пировали, пили и веселились. Остальная аристократия, вернувшаяся в город после зимних курортов, подражала высшим кругам. Они также находились в кругу родственников и друзей и так же проводили время, празднуя и пируя. Каждый вечер из окон их резиденций доносились звуки флейт. Несчетным количеством ламп светились их стены, балконы и террасы. Над входами в их дома висели шторы из дорогих белых тканей, извещая всех прохожих о том, что тут идет веселье.
Ипподром Ирода в верхнем городе всегда являлся объектом ненависти для всех евреев Иерусалима, но во время праздников он вызывал особое отвращение у мудрецов и ученых мужей из-за подготовки к языческим представлениям. В прошлом году ходили слухи, что даже сыновья Ханана решили участвовать в маскарадах, пантомимах и ораторских конкурсах среди профессиональных актеров и любителей, организованных ради развлечения гостей города. За стенами ипподрома, которым руководил Пилат, находились статуи римских императоров, воздвигнутые никем иным, как старым Иродом, которого они прозвали Иродом Нечистым. Неудивительно, что это место стало очагом ненависти благочестивых иерусалимитов. Каждый Песах они мечтали взять эти стены приступом и разрушать их камень за камнем, пока на их месте не останется ничего, кроме кучи обломков. Похоже, что на этот Песах, подозревая что будет предпринята попытка осуществить эту мечту, Пилат бросил дополнительные силы аскелонских пехотинцев и германских кавалеристов на охрану языческого сооружения. Среди евреев ходили страшные слухи о том, что на эти праздники Пилат собирался провести гладиаторские бои между людьми и животными и что последних уже доставили в город в больших клетках. Люди твердили, что этому не бывать, пусть даже если за это евреям придется заплатить ценой тысяч жизней. А последователи Бар-Аббы использовали слухи о битвах с дикими зверями, чтобы вызвать волнения в массах. Своими едкими речами они науськивали прибывающих паломников, а затем давали им понять, что штурм ипподрома положит начало великим событиям, которые должны развернуться в Иерусалиме на Песах. Но каков будет характер этих событий в действительности, никто не знал.
И тогда случилось кое-что непредсказуемое.
